Из города в деревню, цикл «Хочу жить в деревне»: Максим Сырников о деревенской жизни, переезде и настоящей русской еде в интервью, которым мы хотим поделиться с нашими читателями.
Из города в деревню, цикл «Хочу жить в деревне»: Максим Сырников и настоящая русская еда
Вы из петербургской семьи. Семья петербургской интеллигенции. В общем, образ не вполне соответствует вашему сегодняшнему — или не только сегодняшнему — вашему образу такого человека, скорее — деревня, печь, Селигер и прочее. У нас тема «Надежда»: этот не то что образ, а образ жизни не что-то внешнее, к вам не имеющее отношения, — вы здесь какую-то надежду видите, это вам какую-то надежду дает? Или это просто, скажем, продолжение интереса, вы в это окунулись, и просто не органично, если это будет не так.
Мне комфортно в таком находиться самоощущении. А потом то, что мы как-то все равно все… ну да, я родился тогда еще в Ленинграде, в Петербурге, все-таки у меня мама блокадница и действительно у меня семья ленинградская. Но тем не менее все равно как-то по материнской линии у меня все из деревни так или иначе, именно оттуда, с Селигера. По папиной линии наполовину тверские, купеческие, Сырниковы — это купеческий род, который в конце девятнадцатого — начале двадцатого века переехал в Петербург, в общем-то, в том же самом статусе купца. Прадед второй, по отцу — это Николай Георгиевич Гарин-Михайловский, довольно известный литератор и инженер. Так что тут всего так намешано, думаю, как и у большинства сограждан так все намешано. Но мне, видимо, интересно все вместе, это не значит, что я как-то вычеркиваю абсолютно одну сторону и принимаю другую, но почему-то как-то мне комфортнее всего чувствуется именно в таком, около русской печки…
Но вы себя чувствуете при этом петербуржцем, ленинградцем, то есть это ваш город? Вы скучаете, вы когда приезжаете, ностальгируете, когда уезжаете?
Страшно сказать: наверное, все меньше и меньше последнее время.
Максим Сырников: «Люди, которые сейчас переезжают из города в деревню, розовых очков не носят»
Максим Сырников: «Люди, которые сейчас переезжают из города в деревню, розовых очков не носят»
Да? А это связано с ритмом жизни этим?
Да. Это со многим связано, связано и с тем, что я понял, что мне не хочется в большом городе жить, абсолютно точно. Любой большой город меня утомляет довольно быстро, притом неважно, что это за город — Москва, Санкт-Петербург, Новосибирск, Рим или Париж. А в деревне я как-то совершенно по-другому себя чувствую. Я, наверное, действительно всю жизнь хотел, по крайней мере давно уже понимал, что мне комфортнее будет вдали от города. Что касается отношения к Петербургу: конечно, я люблю Петербург. Но сейчас понимаю, что для того, чтобы, предположим, раз в год в Эрмитаж сходить, вовсе необязательно около него жить.
Насчет деревни: понятно, деревня умирает, к сожалению.
Увы.
И понятно, что многие пытаются сегодня, уезжают, ведут эту жизнь. Но насколько мы можем надеяться на какое-то… это ведь не просто деревенская жизнь. У меня был Феликс Разумовский в программе в гостях, и он сказал, ведь он занимается этим: роща, это вещи, которые сами по себе не растут, нужно косить, мужики выходили и косили. И он говорит: даже в Белорусии это по-другому, и даже в Польше косят, а у нас этого не делают. Здесь есть какая-то надежда или это, к сожалению, удел каких-то одиноких энтузиастов, которые без этого не видят жизни своей?
Есть надежда.
То есть вы надеетесь и верите в то, что это можно как-то развернуть, эту ситуацию?
Да, я абсолютно в этом уверен.
А что для этого нужно сделать?
Я вижу, у меня просто в кругу общения достаточно много знакомых, которые действительно… Притом это не такое модное слово «дауншифтинг», когда человек все бросает и куда-то перебирается просто из принципа, а абсолютно осознанно, притом именно для того, чтобы хотя бы что-то изменить. Я думаю, что сейчас, спустя сто с лишним лет, сто пятьдесят лет практически, то движение народничества, которое было в конце девятнадцатого века, оно, немножко перевоплотившись, повторяется, но уже не в виде фарса, а в виде более осознанного, с большим пониманием, я бы сказал.
Я очень интересовался тем, что происходило и в конце — 70-е, 80-е годы — девятнадцатого века, и на рубеже веков, и в более поздние времена. И я понимаю, что тогда было какое-то более наивное, более поверхностное, что ли, представление о том, как обустроить русскую жизнь, как обустроить русскую деревню, быт крестьян.
Сейчас оно уже более жесткое, более прагматичное. И люди, которые туда переезжают, они уже, в общем, особых розовых очков-то не носят, они представляют, с какими сложностями они сталкиваются, они представляют, какую глыбу придется свернуть, и вот это самое, описанное Чеховым, прекраснодушие, когда я свои костюмы раздам крестьянам, это уже далеко-далеко где-то находится, в давней истории, сейчас уже по-другому.
У меня есть знакомые фермеры, где-то в каких-то райцентрах живут небольших и занимаются, что называется, бизнесом или производят какие-то продукты у себя и так далее — они же все уже весь мир объездили. Они себе представляют, как вообще мир устроен и что, как, где — это не значит копировать слепо, но, по крайней мере, есть представление, что мир немножко по-другому устроен, чем представлял себе какой-нибудь народник конца девятнадцатого века.
Вы говорите, что есть надежда, что это будет не то чтобы восстановлено, но там жизнь появится. А вот сама эта жизнь, допустим, она появится, а она какую надежду нам даст, что она поменяет в нашей жизни?
То, что… вообще без деревни, без какого-то сельскохозяйственного производства такого, не когда все делается на заводе каком-то производится, зелень какая-то выращивается — видел я такое, а когда все это с более-менее какой-то степени традиционности производится, я думаю, что без этого ощущения сама Россия пропадет, рано или поздно. Мне так кажется, я понимаю, что это, может быть, слишком так уж сказано… может, с пафосом некоторым, но тем не менее мне кажется все-таки, что мы так устроены, что большая часть России — это не крупные города, и наша национальная культура все-таки оттуда идет. И самоощущение, ощущение русскости и так далее.
Посмотреть эту публикацию в Instagram
Вы же много очень путешествуете, есть какие-то регионы, где вы чувствуете особо эту жизнь?
Да, конечно. Здесь больше сейчас сложно говорить, я думаю, что потенциально все регионы так или иначе готовы к тому, чтобы как-то возрождаться, и бывают какие-то стечения обстоятельств, как, например, в Белгородской области. Вдруг — бабах! — и оказалось, что там… я был там несколько раз за последнее время, хотите верьте, хотите нет, но я там самый вкусный сыр ел!
В смысле — самый вкусный в России?
Нет, да вообще. Я по Франциям, по Италиям поездил, я сыра-то попробовал всякого, я могу сказать, что это фантастический сыр, который производится в Белгородской области. У них молочное производство.
Это фермерский какой-то?
Фермерский, да, притом это семейные предприятия, которые производят, они между собой кооперируются, это какая-то жизнь все равно идет. На Алтае ездили, приехали к фермерам, они производят так называемые смоленские крупы, которые вообще сто лет уже никто не производит в России.
Просто потому что они прочитали где-то, им стало интересно, они жернова сами смастерили и начали гречку, которую сами выращивают, делать смоленские крупы, о которых, еще раз говорю, в девятнадцатом веке это была самая дорогая гречневая крупа, окатанная так называемая, лет сто точно никто не производит, они просто на таком энтузиазме делают.
Все равно, как-то видишь по людям, что это не просто интересно, не просто развлечение, не просто хобби, а это осознание своей, как это громко бы ни звучало, но миссии, в том числе у тех людей, которые приезжают, уже обладая каким-то запасом и знаний, и опыта в других сферах, приезжают и пытаются что-то вокруг себя возродить.
Есть еще очень важный момент, который я тоже вижу: то, что, условно говоря, если в деревне, в районе находится такой человек, который действительно своим трудом что-то меняет вокруг себя в радиусе двух-трех километров, то все остальные, глядя на него… не все, конечно, но кто-то, глядя на него, тоже начинают… Потому что, конечно, там количество людей, которое способно что-то вокруг себя изменить, их, к сожалению, не так много, но их все равно хватает для прогресса.
То есть жизнь начинает выстраиваться вокруг?
Совершенно верно, и это очевидно, просто я знаю несколько таких деревень.
Два очень важных вопроса: когда мы слышим — а сейчас это сплошное «по древним рецептам» и так далее, — можно ли примерно хотя бы сказать, сколько, как принято говорить, аутентичного в этом, когда, допустим, про русскую кухню говорят? И второй вопрос, может быть даже более важный для меня лично: а насколько важно, ведь действительно, откуда, если нет письменных источников, мы что-то уже не воссоздадим, или нет подробностей. Так ли это важно, именно в данном вопросе, чтобы это было так, как делали в восемнадцатом, семнадцатом, шестнадцатом веке, или мы можем творить, выдумывать, пробовать, совершенно не обязательно уверять, что именно так делали предки?
На первый вопрос: я думаю, что очень мало, потому что, когда нам предлагают по «исконно русским рецептам» квас, в котором сахара столько, что уже…
Да, вы много раз писали, что не могло быть там сахара.
Да, действительно, это не старорусский рецепт, где сахар в квасе. Или пастилу, которую тоже готовят, все пишут, что по старинным рецептам готовят пастилу, и все кладут туда белок, превращая пастилу таким образом во французский зефир. Русская пастила, и это многократно — в том же самом «Домострое» есть, например, описание приготовления пастилы, она готовится без всякого белка, а просто за счет сорта особого яблок — антоновка, сбивается долго, «веслом бить», как написано. Никакого белка туда сроду не клали. Для облегчения — да, конечно, но это не старый рецепт.
На каждой коробочке, упаковочке пастилы написано, что это древний… То же самое, предположим, калужское тесто, ну с калужским тестом печальная история, его в принципе рецепта не осталось, потому что в семнадцатом году полностью была под корень уничтожена династия, притом физически уничтожена этих купцов калужских, которые производили, держали монополию на производство калужского теста, и куда рецепт делся — непонятно, его нет.
Поэтому можно сколько угодно фантазировать, называть, но тем не менее. Так что с первым — для меня это вообще маячок такой: когда написано «по старинным русским рецептам», начинается блуждающая скептическая улыбка.
Скорее всего, туфта, да?
Иногда, конечно, бывает, что действительно, почему бы и нет. Что касается, насколько нужно: я считаю, что нужно. Я считаю, что нужно параллельно. Вот меня довольно часто обвиняют в том, что я мешаю прогрессу русской кухни, заявляя о том, что… а я как раз про это и говорю, что не говорите, что это исконно-посконное. Если это ваше авторское — слава Богу, прекрасно, почему нет.
Был такой министр финансов граф Гурьев, который придумал гурьевскую кашу. Честь и хвала графу Гурьеву. Министр финансов, говорят, был посредственный, зато придумал гурьевскую кашу, которую до сих пор с удовольствием вспоминаем, едим, готовим иногда, когда русская печка под боком есть. Так что почему бы и нет.
Просто я всегда, когда в дискуссии с коллегами шеф-поварами встреваю и затеваю какие-то споры, я всегда говорю: ребята, прежде чем назвать, возвращаясь, пастилой нечто с яичным белком, давайте сначала приготовим так, как готовили пятьсот лет назад. Потому что есть описание, тут даже не надо ничего долго искать. Давайте приготовим, а потом дальше — все что угодно: добавлять, какие-то художества устраивать на тарелке из всего этого, я в данном случае не про пастилу говорю, про любое другое блюдо.
Для того чтобы быть художником каким-то с особым взглядом, абстракционистом, кем-то еще, кубистом, надо сначала классическую живопись изучить. То же самое с национальной кухней: для того чтобы фантазировать, надо сначала базис этот освоить, на чем же все это будет строиться.
Из города в деревню, цикл «Хочу жить в деревне»: Максим Сырников и настоящая русская еда — видео
Друзья! Если вам понравилась статья на сайте "Свой домик в деревне"- поделитесь в социальных сетях, (кнопочки - под статьей)! |
Отправляя сообщение, Вы разрешаете сбор и обработку персональных данных. Политика конфиденциальности.